Одно из самых ценных изобретений последней сотни лет — психотерапия, с исключительной силой к повышению уровня нашего эмоционального благосостояния, улучшению наших отношений, спасению атмосферы в наших семьях и помощи нам в выработке нашего профессионального потенциала. Но в то же время её глубоко неправильно понимают и связывают с ней бесполезные надежды, фантазии и подозрения. Редко объясняют её логику и редко достаточно прямо слышно её голос.
Здесь двадцать маленьких эссе про её ключевые концепции:
Симптомы и причины
Люди обычно попадают в терапию, когда они совершенно потрясены болезненными симптомами, причины которых они не могут понять. Почему они всегда так печальны? Почему они так боятся, что их уволят, хотя объективно ничего плохого не сделали? Почему больше не получается секс? Посмотреть за занавес “предъявляемой проблемы” и определить в чём суть на самом деле и как-то с этим можно помочь — вот цель терапии. Именно своим невероятно тонким пониманием дьявольски сложного способа связи симптомов с настоящими причинами Зигмунд Фрейд, изобретатель психоанализа, и его близнеца — психотерапии, заслужил своё место в истории 20 века. Мы не можем понять или как-то представить, что нам причиняет страдания, и поэтому не можем прийти в себя. Внешне мы можем быть заняты маниакально интенсивной уборкой дома, но через многие сессие терапиии можем понять, что бессознательно пытаемся избавиться от чувства ненужности и “плохости”, переданное нам пренебрегавшим нами в раннем детстве родителем.
То, что Фрейд был врачом по образованию, не случайно. В телесной медицине причины страдания часто (на первый взгляд) совершенно неожиданны; боль в большом пальце ноги может быть связан с проблемой в животе. Фрейд взял эту модель и применил к страданию ума, предположив, что наши теперешние эмоциональные затруднения — обычно симптомы проблем, спрятанные в редко посещаемых пещерах детских воспоминаний. Психотерапия — это дисциплина, которая обещает провести нас к проблемам нашего прошлого, чтобы дать шанс, обратившись к настоящим причинам наших проблем, стать свободнее, менее тревожными и с лучшими перспективами на будущее.
Детская травма
На древнегреческом слово травма значило физическую рану. Психотерапия построена на том, что эмоциональные ранения в какой-то степени есть в любом детстве. С нами не должно случиться совсем ничего особенно зловещего, чтобы мы были травмированы так, чтобы наши шансы на удовольствие от взрослой жизни ухудшились. Маленькие дети глубоко уязвимы для совершенно обыденных вещей, родители ссорятся или просто немного отвлекаются, совсем ужасно, если злятся; ребёнок может испытывать страх покинутости или беспомощность — даже если объективно он в безопасности. Родителю не надо быть чудовищем, достаточно суетиться и пытаться от всего ограждать, или слишком контролировать, или слегка пренебрегать, или просто быть не очень заинтересованным. Хрупкое, незрелое Я ребёнка может быть сильно повреждено совершенно нормальными переживаниями, и это происходит задолго до того, как они могут быть пережиты и правильно поняты. В своём Очерке психоанализа Фрейд определяет детскую травму, как неспособность справиться с эмоциональным вызовом, который мог бы быть легче перенесён позднее. Другими словами, для того, чтобы иметь серьёзные и долгосрочные последствия для нашего развития, травма может для нас взрослых не выглядеть, как что-то совсем плохое. Зрелость и есть знакомство со своими травмами до того, как они испортили слишком большую часть нашей взрослой жизни.
Бессознательное
В психотерапии идея бессознательного занимает центральное место. Ум представляется разделенным на две области. Крошечные кусочки того, что называется сознанием и огромные, сложные, тёмные, вневременные земли, которые называются бессознательным. В связи с избирательной природой сознания мы забываем и не обращаем внимания на критические события, которые влияют на наше поведение и настроение здесь и сейчас. Которые тем не менее живут в тёмном непрерывном настоящем бессознательного. Травматический эпизод — отказ или унижение — которые случились когда мы были маленькими, для бессознательного свежи, как будто были вчера, и их влияние на сегодняшнее поведение может быть непропорционально большим, по сравнению с нашими предположениями. Наше бессознательные Я могут всё ещё пытаться успокаивать раздраженного отца или скрывается от придирчивого ханжества матери. Часть нас может продолжать бояться повторения случаев срыва или унижения (катастрофы, которых мы боимся в будущем — это те, которые уже случались с нами в прошлом). Все эти битвы, которые шли в забытом прошлом, могут оказывать сильное влияние на наши взрослые жизни.
Центральная задача терапии — правильно воссоединить нас с нашими забытыми историями: дать нам власть над потерянными провинциями нашей психической жизни и расширить наше знание бессознательного опыта. Терапия пытается помочь во внутреннем переоткрывании достаточно скрытых переживаний, чтобы мы могли их переобдумать с нашими взрослыми способностями, и освободиться от их часто болезненного и скрытого влияния.
Сексуальность
Психотерапия глубоко разбирается с тем, насколько редко и сложно получается удовлетворительный генитальный секс с любимым человеком в ходе долгого времени. Предполагается, с одной стороны, что в обществе в целом это норма, психотерапия знает обратное: она понимает трудную дорогу, которую наши сексуальные инстинкты должны пройти с детства вплоть до зрелости.
Психотерапия настаивает что у детей есть то, о чём можно думать как о прото-сексуальных чувствах и что сексульное здоровье взрослого очень сильно зависит от того, насколько с этими чувствами правильно обращались дома в семье. Необоснованно сильные вина или стыд легко принимаются телом, что потом делает близость невозможной. Более того, в детстве мы учимся любви от людей, секс с которыми строго табуирован, что во взрослой жизни может также приводить к таинственному падению сексуального интереса. Может казаться, что нам “скучно”, но на самом деле нежные чувства как бы отражают ранние табу на инцест и конфликтуют с нашим либидо. Мы можем обнаружить, что нас сильнее возбуждает совершенно незнакомый человек, к которому мы ничего не чувствуем и где точно нет любви. Трезво и разумно объясняя, как мы там оказываемся, терапия помогает сделать странные области нашей эротической жизни менее унизительными и менее смущающими. Также это позволяет нам понять, что некоторая степень сексуальной печали может быть полностью естественной и неизбежной частью нормальной жизни.
Основное правило
Когда Фрейд пытался описать процесс психотерапии, то он сказал, что на самом деле требовал от пациентов только одну вещь: они должны говорить всё, что приходит в голову, даже если не согласны с тем, что говорится. Фрейд назвал это “основным правилом” терапии, и единственным путём к успешному лечению. Такое правило, конечно, бросает вызов всем нашим импульсам. Цивилизованная жизнь требует, чтобы мы цензурировали свою речь чтобы считаться хорошими. До мира, или даже до нашего собственного осознания добирается, в действительности, очень небольшая часть того, что мы чувствуем или думаем. Нам надо быть способными принимать сложные или неприятные идеи не избавляясь от них, чтобы освободить себя от их подземной хватки. В соответствии с психотерапевтической теорией, когда мы не понимаем наши проблемные желания и страхи — мы заболеваем, когда истории, которые мы рассказываем себе, больше не соответствуют истине, и кабинет для консультаций — единственное место, где мы, наконец, можем дерзнуть посмотреть в глубину.
Психотерапевты, со своей стороны, должны быть спокойны и без желания морализировать: они знают человеческую природу, как и природу своих умов, достаточно глубоко, чтобы никогда не удивляться. Когда мы видим, как они принимают наши самые тёмные секреты со спокойствием и терпением, растёт уверенность в нашей собственной способности к принятию. Мы больше не должны скрываться от самих себя, и легко растём с нашими внутренними странностями и удивительными причудами — которые на самом деле есть у всех людей на планете.
Парапраксия
Парапраксия — специализированный технический термин для случайных или ошибочных действий, которые тем не менее говорят что-то фундаментальное про наши глубинные Я. Эта концепция стала более популярной под названием “оговорка по Фрейду”. Любимые примеры Фрейда — потеря ключей, забывание чьего-то имени, разбивание вазы, неловкие столкновения людей, испорченное выступление из-за звона монет в кармане оратора, опоздание на поезд или пропуск времени встречи. Они могут казаться мало значимыми, но являются проблесками того, что происходит в чьей-то душе. Бессознательная ненависть к кому-то может проявляться, как неспособность несколько раз запомнить его имя; мы можем скрывать тайное, но опасное желание победить соперника саботируя собственную работу. Интерес психотерапии к парапраксиям связан с тем, что они дают доступ к активным, но отрицаемым частям того, кто мы есть. Они не являются чистыми ошибками, скорее обусловлены мыслями и чувствами, существующими в глубинах наших умов. Это может быть очень важно, если мы говорим “bed” (постель) вместо “bread” (хлеб), или “wife”(жена) вместо “life”(жизнь). Такие оговорки могут показать нас как более любящих, более враждебных, более разрушающих себя более сексуальных или более напуганных, чем мы обычно представляем. Цель изучения наших ошибок — не поймать нас, но помочь заметить странные, более хрупкие части того, кто мы есть: части которые нуждаются в понимании и поддержке. Это часть революционного великодушия психотерапии искать и узнавать что-то важное даже из самых незначительных мелочей существования.
Перенос
Перенос — когда мы ходим на терапию какое-то время, мы начинаем разыгрывать или переносить на терапевтические отношения динамику, которую мы получаем из своих собственных психологических историй. Например мы можем чувствовать убеждённость, что терапевт слабый, или немного неудачник, или что он счастливо (или вообще несчастливо) женат, или сноб, или определённо нас уважает, или враждебен — и это может иметь очень небольшое отношение к настоящей жизни или мыслям терапевта, о которых мы так ничего и не узнаем. Вместо того, чтобы подавлять эти фантазии, терапия их использует. Терапевт видит наши выводы про отношения или точки зрения, которых он на самом деле не имеет, как сигналы, которые могут быть использованы как уникальный механизм для доступа к нашим более незаметным личностным тенденциям. Терапевт (доброжелательно) укажет нам, что мы реагируем, как будто на нас нападают, хотя нам только задали вопрос; они могут привлечь внимание к тому, как с какой готовностью мы хотим рассказать им о своих финансовых успехах (хотя мы им и так нравимся), и как мы торопимся с ними согласиться, хотя они только попробовали высказать мысль, в которой сами не уверены.
Отношения с терапевтом становятся шаблоном того, как мы можем строить отношения с другими в дальнейшем, свободные от интриг и скрытых допущений, которые мы тянем с собой из детства, и которые могут очень печально мешать нам в настоящем.
Защитные механизмы
Психотерапия понимает, что такое отделение от себя происходит потому, что многое из того, что мы откроем, скорее всего будет больно. Мы можем найти, что в глубине у нас огромная ярость на определённых людей, которых мы должны только любить. Или, хотя мы хотели быть законопослушными и благоразумными, у нас есть разные тайные сильно девиантные и аберрантные фантазии. Чтобы спрятать наши мысли, мы используем то, что психотерапия называет “защитными механизмами”. Например, зависимости; мы становимся зависимыми, если начинаем маниакально надеяться, что что-то поможет нам удержать в рамках наши самые тревожные и пугающие чувства. Мы лжём себе нападая и возводя клевету на то, что мы любим, но не смогли получить. Мы отделываемся от людей, с которыми хотели дружить, чьи карьеры хотели бы когда-нибудь, чью жизнь пытались имитировать. Мы можем быть также тотально циничны только для того, чтобы отвлечься от страдания об одной-двух конкретных вещах. Мы говорим, что все люди скомпрометированы и не бывает хороших поступков, только для того, чтобы не привлечь к причинам какой-то нашей боли внимание и испытывать стыда. Мы заполняем наши умы ложно впечатляющими идеями, которые вопят на весь мир о нашем интеллекте, но гарантируют, что мы полностью вытесним старые непонимания или замешательства, на которых в какой-то момент задержалось становление личности.
Защита это реакция на страх, и поэтому важно в терапевтической работе создать среду, в которой мы уверены в безопасности своих уязвимых мест, и можем исследовать свои защитные механизмы, а не пускать их в ход.
Расщепление и интеграция
Венский психотерапевт Мелани Кляйн (1882 – 1960) исследовала в людях глубокую тенденцию к расщеплению. На протяжении всей жизни мы подвержены расстройствам и разочарованиям, особенно в раннем детстве. Люди, на которых мы должны полагаться нас подводят и причиняют нам боль. Это развенчание надежд бывает настолько невыносимым, что мы, защищая себя, начинаем делить людей на совершенно плохих и совершенно хороших. Мы полностью очерняем некоторых людей вокруг, чтобы сохранить чистоту надежды с другими. Каждый, кто нас беспокоит становится злым, каждый, кто нам потакает — совершенным. Терапевтическим решением на расщепление будет аккуратно двигать нас в сторону того, что известно как интеграция. С помощью терапевта мы учимся сочувственно смотреть на то, что нас раскалывает, а потом медленно и болезненно начать признавать существование более сложной реальности. Родитель может раздражать нас каким-то поведением, которое мы любим в других; нас могут критиковать не будучи глупыми или грубыми. У нас могут быть настоящие недостатки и при этом мы можем быть вполне хорошими людьми. Расщепление часто можно видеть в романтической любви, когда мы сначала сильно влюбляемся, а затем, найдя в другом изъян, резко отделяемся. Мы можем признать, что не правы без чувства униженности. Мы можем правильно извиняться и принимать извинения других. Мир становится несколько более серым, но и более выносимым.
Срыв
С точки зрения психотерапии срыв не всегда проблема, которую в этом часто видит остальной мир. Срыв — не просто случайный кусочек безумия или нарушения. Это очень реальная, хотя и невнятная, заявка на здоровье. Это попытка одной части нашего сознания насильно заставить другую, которая до этого отказывалась, пойти в процессы роста, самопонимания и саморазвития. Парадоксально, но это попытка через действительно очень тяжёлое состояние с толкача завести процесс улучшения, настоящего улучшения. Причина нашего надлома всегда в том, что мы годами не очень гнемся. Там, внутри нашего ума, есть вещи, которые нам надо услышать внутри, а мы их глухо откладываем в сторону; там есть послания, которым нам надо было внимать, куски эмоционального обучения и общения, которые мы не сделали, — и теперь, после долгого, очень долгого терпения, наше эмоциональное я пытается добиться того, чтобы его услышали, единственным способом, который знает. Оно совсем отчаялось, и мы должны с пониманем и даже симпатией отнестись к этой затаённой ярости. Кроме всего прочего срыв говорит нам о том, что теперь больше нельзя как обычно — что-то должно поменяться или (и это может быть действительно страшно для наблюдателя), что смерть может быть предпочтительней.
Во время срыва мы не осознаем, что мы взбешены. Мы не понимаем. Мы точно ведем себя странно, но при внешних беспокойстве и возбуждении, мы скрыто логически ищем здоровья. Нам не становится плохо, нам уже плохо. Наш кризис, если мы можем через него пройти, это попытка выбить нас из токсичного статус кво и настойчивый призыв перестроить нашу жизнь на более аутентичной и разумной базе.
Избегание Привязанность
Основным создателем “теории привязанности” был английский психотерапевт Джон Боулби (1907-1990). Это учение о том, как дети формируют эмоциональную связь с теми, кто о них заботится. Это становится базой, которой управляются отношения взрослого со взрослыми. В своей работе Боулби также определил отношение “избегания”, при котором мы привычно холодно отвечаем или отталкиваем людей, с которыми, на самом деле, очень хотели быть близки. Боулби утверждал, что мы это делаем потому что наша способность доверять другим была повреждена в детстве и мы обучились подавлять такие позывы, чтобы сохранить нашу целостность. Когда мы не понимаем что делаем (потому что всё давно забыто), как только возникает проблема с партнёром в отношениях, мы так пугаемся что нежеланны, что маскируем нашу нуждаемость за фасадом безразличия. В момент, когда мы хотим близости, мы говорим, что заняты, притворяемся, что наши мысли где-то ещё, становимся сухими и саркастичными. Мы делаем вид, что нам “меньше всех надо”. Мы можем даже позволить себе какие-то ещё отношения, с целью отдалиться и не выглядеть слабым,– это часто встречающееся извращённое доказательство, что не требуем от партнёра любви (которую мы не смогли попросить, преодолев собственную сдержанность).
Терапия предлагает нам шанс узнать чувства из которых мы действуем и вернуться к лечению исходной раны. По Боулби, терапевт запускает новую и улучшенную модель отношений: в ней мы внимательно чувствуем и пробуем открываться, и это с теплом принимается. И в этом состоит спасительный урок: на самом деле можно иметь запросы к человеку, которого мы любим.
Тревожная привязанность
Тревожной привязанностью называют паттерн в личных отношениях, когда мы из-за трудностей становимся контролирующими, процедурными и стремящимися всеми командовать. Мы чувствуем, что эмоционально партнёр нас избегает, но вместо признания чувства потери пытаемся прикрепить их на место административными мерами. Мы чрезмерно страдаем от опоздания другого на 10 минут, мы караем их за то, что они не выполнили какие-то бытовые дела… И это вместо того, чтобы признать: “я беспокоюсь, что я для тебя ничего не значу”.
И цель там вовсе не в том, чтобы всё время командовать, мы просто не можем признать насколько ужасно нам нужен партнёр. Затем трагический круг размыкается. Мы становимся резкими и неприятными. Для другого человека чувствуется, что мы его больше не можем любить. А правда заключается в том, что мы слишком сильно боимся, что нас не любят. Если это суровое, тяжёлое и тревожное поведение может быть правильно понято, то раскрывается оно не в отвержение, а в просьбу о нежности, странно искажённую, но тем не менее очень очень трогательную и очень настоящую. Джон Боулби не считал этот неприятный паттерн постоянным. В психотерапии мы можем отыграть наше желание контролировать терапевта, потерпеть в этом неудачу, всё равно продолжать свидетельствовать что мы делаем неделю за неделей, сохраняя отношения с терапевтом, и это может дать нам уверенность, с которой мы можем вернуться в остальную свою жизнь. Мы получаем урок, который может быть не получили в детстве, что кто-то, кого нам не подконтролен всё равно может быть лояльным к нашим нуждам.
Чувствование, а не думание
Думать очень важно, но само по себе в терапии это не будет ключом к исправлению наших психологических проблем. Есть огромная разница между легко признаваемым, например, что мы были немного застенчивыми в детстве, и перепроживанием в полной интенсивности, что значит быть запуганным, проигнорированным и постоянно бояться нападок и издевательств. Или мы знаем абстрактно, что когда в детстве наша мать была не очень внимательна к нам. И совсем другое дело, если мы полностью соединяемся с ужасающим чувством, которое у нас было, когда мы попытались ей показать что-то, что мы любили или сказать, как глубоко мы расстроены, а ей вообще не было интересно.
Терапия строится на идее возвращения к живым чувствам. Только когда мы действительно соприкасаемся с чувствами, мы можем их исправить с помощью наших более зрелых способностей, и тем самым уже работать с реальными проблемами взрослой жизни.
Странно (и интересно), что интеллектуальные люди могут какое-то время сложно чувствовать себя в терапии.
Им интересны идеи. Но они не могут легко воссоздать и предъявить боль и огорчение ранних, менее сложных частей личности. Тех частей, из которых мы все состоим. Это должно быть встречено, выслушано, утешено и успокоено, может быть впервые. Терапия говорит, что мы не должны стараться быть слишком умными и должны принять чувства потери и замешательства.
Суперэго
“Суперэго” это неудачный перевод прямолинейного и элегантного немецкого термина “Uber-ich”, сделанный первым английским переводчиком Фрейда Джеймсом Страчи. Это просто значит “Над-Я”. Фрейд обозначил аспект ума, который находится над нашим обычным каждодневным сознанием, судит наше поведение и охраняет социальные нормы и мораль.
Над-Я — это интернализация настоящих людей, с которыми мы встречались в ранний период нашей жизни, обычно родителей, особенно отцов. Без различения этого процесса мы смешиваемся с голосами, которые мы слышали вокруг себя и в конце концов разговариваем сами с собой примерно также, как с нами разговаривают другие. Иногда голос Над-Я может быть воодушевляющим и покровительствующим. Мы уговариваем себя дать ему ещё один шанс, что наши старшие поймут нас и простят. Оно формируется самыми нетерпеливыми, злыми и критическими голосами, которые мы когда либо слышали. Оно будет немилосердно бичевать нас за наши ошибки и оставит нас с чувством, что мы действительно не заслуживаем существовать. Это может дойти до крайности, толкнуть нас на самоубийство.
Большую часть времени Над-Я более критично, чем реально оправдано. Оно заставляет нас чувствовать себя самым ужасным преступником, даже если наши настоящие проступки относительно небольшие. Оно может вызвать у нас отвращение к сексу и развить сильное чувство вины относительно удовольствия вообще.
Одна из целей психотерапии — переобучить Над-Я. Мы можем заменить запугивание, пристрастность и давление Над-Я, которое мы построили в детстве, на гораздо более рассудительный голос терапевта. Мы учимся говорить с собой (а потом и с другими) в мягкой помогающей манере, в которой терапевт разговаривает с нами. Мы сохраняем осознанность, но не чувствуем больше никчёмность или (трагически распространённое чувство), что нам следует умереть.
Истинные и ложные Я
Психологическая теория Истинных и Ложных Я — работа английского психоаналитика Дональда Винникотта. Винникотт считает, что мы все рождаемся с нашим истинным Я. Истинное Я младенца не интересуют чувства других людей, оно не социализировано. Оно может быть агрессивным, кусаться и легко шокировать и вызывать отвращение, особенно у приверженца хороших манер и любителя гигиены. Винникот добавляет, что если человек хочет действительно хорошо чувствовать себя взрослым, то ему необходимо насладиться временем, когда это Истинное Я может делать что хочет. Постепенно может развиться Ложное Я, для того, чтобы соответствовать требованиям внешней реальности (школы, работы и т.п.). Винникот не был каким-то противником Ложного Я, он просто утверждал, что оно может быть здоровым, только если ему предшествовал более ранний беспрепятственного проживания Истинного Я.
К несчастью, многим из нас не дали шанса побыть нашими Истинными Я. Может мама была подавлена, а отец был агрессивным, может были более старшие или младшие братья или сёстры, с которыми был какой-то кризис и которым требовалось всё внимание. В результате мы слишком рано учимся подчиняться. Мы должны стать послушными ценой нашей собственной аутентичности.
Терапия даёт нам второй шанс. Мы можем в регрессии попасть в то время, когда мы ещё не начали быть ложными, в момент, когда нам отчаянно нужно было быть настоящими. В кабинете терапевта, окружённые зрелой заботой, мы можем научиться быть настоящими ещё раз, мы можем быть несдержанными, трудными, равнодушными ко всем кроме себя, эгоистичными, не впечатляющими, агрессивными и гадкими. И терапевт это примет и тем самым поможет нам пережить новое чувство живости, которое должно было бы быть с самого начала. Потребность быть ложным, которая никогда не уйдёт, становится гораздо менее невыносимой, если нам регулярно позволяют быть настоящим раз в неделю или около того в конфиденциальной обстановке кабинета терапевта.
Сублимация
Термин “сублимация” возник в средневековой науке, где так называли гипнотизирующий процесс, в котором твёрдая материя превращается в газ, так загорается кусок угля при нагревании. Процесс ассоциировался с идеей, что что-то базовое и невыразительное может превратиться во что-то чудесное и почти духовное.
В терапии “сублимация” расширенно понимается как что-то обычно бесполезное может быть превращено в благородное стремление. Так, например, агрессивный инстинкт бить или пинать может быть превращён в спортивную доблесть; желание выделываться может стать основой способности обращаться к аудитории с чем-то действительно для неё ценным; ощущение, что никто не слушает, может стать неплохим началом литературной карьеры. Особенно Фрейда интересовало, как художники превращают зачастую беспорядочную реальность их жизни во что-то полезное для публики. Художник или писатель прсипосабливает свой “полёт от реальности” для создания доступных для всех объектов, которые двигают, интересуют и вдохновляют других. Французский психоаналитик Джеймс Лакан фокусировался на сублимации, которая превращает расстроенные сексуальные желания в романтическое искусство, поэзию любви, которые расцветают, когда секс запрещён, как он утверждал.
Сублимация — одна из целей терапии. Терапевт знает, что не все наши желания должны превратиться в реальность, но это не значит, что мы должны быть отчаявшимися на постоянной основе. Мы можем перенаправить, наши проблемные устремления на настолько конструктивный лад, насколько возможно. Может быть мы и не создадим искусство, но с помощью терапии можем найти какой-то способ превращать разочарования в утешительную и искупительную деятельность.
Комплаентность
Комплаентность (дословно согласие) — означает уступание перед запросами других, обычно это хорошо. Это предполагает послушную и гибкую натуру. Это считается ценно, иметь комплаентного коллегу, друга или возлюбленного. Мы склонны предполагать, что с комплаентными людьми всем хорошо. Они не говорят сразу о проблемах, они убираются в спальне, делают домашние задания вовремя и очень вежливы. Но настоящие тайные горести и трудности коплаентных людей связаны с тем фактом, что они ведут так себя не по своему выбору, а из-за чувства давления, которому не могут сопротивляться. В конце концов в сложных обстоятельствах комлаентные люди могут демонстрировать неприятные симптомы: тайную злобную горечь, неожиданные вспышки ярости и очень жесткое отношение к собственному несовершенству.
Обычно у комплаентных людей есть определённые проблемы с сексом. В детстве их хвалили за чистоту и невинность. Во взрослом возрасте самая волнующие проявления их сексуальности кажутся им извращёнными, отвратительными и глубоко не соответствующими тому, кем они должны быть. На работе у комплаентных людей тоже будут проблемы. Они чувствуют необходимость следовать правилам, не создавать проблем и никого не раздражать. Но почти всё, что стоит делать и что интересно, встречается с сопротивлением и кого-нибудь будет раздражать. Комплаентный человек обречён на посредственную карьеру и стерильное угодничество.
Желание быть хорошим — одна из прекраснейших вещей в мире, но чтобы на самом деле хорошо жить, мы иногда должны плодотворно и смело быть сложными (по стандартам комплаентного человека). Терапия является ареной, где мы можем безопасно сблизиться с нашими более полезными бунтующими, трудными и ассертивными сторонами.
Скорбь
В 1917 Фрейд опубликовал сочинение Скорбь и Меланхолия. В нём он сделал различение между двумя способами быть грустным. В первом, в скорби, мы страдаем от потери и сознательно понимаем, что мы это делаем. Тогда у нас начинается период, когда всё кажется никчёмным и лишённым жизненной силы, мы продолжаем думать постоянно о потерянном человеке, утраченной мечте или надежде. Но когда-нибудь скорбь подходит к концу, Мы осознаём, что мир, несмотря на отсутствие чего-то, что нам раньше очень нравилось, всё ещё стоит участия и исследования.
Второе состояние грусти, меланхолия — гораздо более неокончательное, и с ним гораздо сложнее справиться. Здесь мы тоже потерпели утрату, и мир кажется грустным и разочаровывающим. Проблема в том, что мы не очень понимаем, что мы потеряли. Нам трудно учесть эту потерю, возможно потому, что она произошла до того, как мы поняли что происходит, или она принижает нас в собственных глазах. Мы может быть забыли, как нам кого-то не хватает, мы можем подавлять нашу любовь к мечте, которой мы пожертвовали, мы не можем вынести мысль, как больно нам сделали наши родители.
В такой ситуации мы не то чтобы грустные, мы онемевшие. Мы не можем найти какой-то конкретный источник печали и поэтому всё становится безнадёжным и бессмысленным. Мы подавлены.
Цель терапии — попробовать воссоединить наше чувство грусти с теми позабытыми событиями, которые его вызвали когда-то в прошлом. С поддержкой терапевта мы можем осмелеть и исследовать трагедии, которые до того были слишком большими для нашей способности переживать. Мы осознаём, что мы грустим не по поводу всего, просто смотреть некоторым вещам в лицо совсем невыносимо. Терапия знает, что если мы плачем по поводу чего-то конкретного, то мы на пути к восстановлению.
“Достаточно хорошая”
Английский психоаналитик, Дональд Винникотт, который специализировался на работе с родителями и детьми, был обеспокоен тем, как часто в его кабинете оказываются глубоко разочарованные в себе родители. Им казалось, что они провалились как родители и поэтому сильно себя ненавидели. Им было стыдно за свои случайные ссоры, короткие вспышки гнева, за время, когда им было скучно со своими детьми и какие-то ещё ошибки. Винникотта поразило, что вообще-то эти люди почти никогда не были плохими родителями. Они были добрыми, очень любили и интересовались своими детьми, старались удовлетворять их потребности, понимать проблемы и вообще старались делать всё возможное. Как Дональд Винникотт сформулировал в важном и запоминающемся выражении — родителями они были “достаточно хорошими”.
Винникотт указал на важную проблему. Мы мучаем себя за то, что создаём очень требовательные и на самом деле невозможные представления о том, какими нам следует быть в самых разных жизненных областях. Мы представляем себе их не потому, что точно выяснили, каковы реальные люди. Это фантазии, карательный перфекционизм, подслушанный в социальном эфире.
Винникотт фразой “достаточно хорошие” хотел развести нас с идеализацией. Идеалы могут хорошо звучать, но из-за них происходят огромные проблемы: мы можем быть в отчаянии по поводу хороших штук, которые мы делаем и которые с нами происходят. Снижая наши ожидания идея “достаточно хорошего” восстанавливает нашу чувствительность к меньшим, но очень реальным, достоинствам, которые мы реально достигли, но которые не замечаем из-за наших нереальных надежд.
“Достаточно хорошая” жизнь это не плохая жизнь. Это лучшее существование, какое могло когда-то быть у реальных людей.
Цели Терапии
Каждый день делать нас счастливыми терапия не может. Но тем не менее приносит ощутимую пользу. После курса терапии мы сможем почувствовать себя значительно свободнее. Мы поймём, что казавшееся нам неотъемлемым свойством нашей личности, на самом деле просто положение, которым мы приспосабливаемся к преобладающей атмосфере. Приняв меры по поводу реальной текущей ситуации мы можем в конце концов допустить, что для нас есть другие достаточно безопасные способы быть.
Также мы научились стыду и молчанию. Внимание и доброта терапевта воодушевляет нас чувствовать к себе меньше отвращения и меньше скрывать наши собственные желания. Озвучив однажды наши глубокие страхи и желания мы можем потом немного легче проявить их с кем-то ещё. Молчание — не единственный выбор.
Мы можем также быть более сострадательными. В ходе курса терапии мы неизбежно понимаем, как много нас подводили определённые люди в прошлом. Обвинение будет естественной реакцией. Но возможна другая, зрелая реакция, основанная на осознании того, как мы сами делали не то. Можно интерпретировать неприятное поведение других как результат их собственных проблем. Люди, которые наносят нам первичные травмы почти никогда этого не хотели, им было больно самим, и они пытались с этим справиться. Так получается несколько более печальная, но более сострадательная картина мира, в котором печали и страхи слепо передаются из поколения в поколение. Этот инсайт не только ближе к правде, он ещё и помогает нам меньше бояться, если мы про него помним. Те, кто нас ранил — не высшие поразительные существа, которые знали наши особые слабости и легко по ним били. Они сами были существами достаточно безумными, с душевными ранами, пытались сделать всё возможное, чтобы справиться с непрерывным повторением личных печалей, к которым каждого из нас приговаривает жизнь.