Многие всё ещё воспринимают материализм – воззрение, что ничего больше не существует кроме материи и её движений – как результат многих лет аккуратного научного прогресса уходящий корнями в Просвещение…
Мы должны признать, что мейнстримный физикализм – не просто вымысел, но вымысел который более неудобен. На заре Просвещения он служил социо-политическим целям в связи с ростом напряжения между зарождающейся наукой и церковью. Выковыривая метафизическую область за пределами “духа” – перевода греческого слова “‘psyche”(душа), которое также значит “сознание” – ранние учёные надеялись на возможность работать не будучи сожжёнными заживо, как Джордано Бруно в 1600. Понятие о физическом мире фундаментально отличном и внешним относительно души должно было казаться церковным властям достаточно нелепым и безвредным, чтобы они оставили учёных в покое.
На самом деле это не секрет, что основоположники Просвещения хорошо понимали, что физикализм это политическое оружие в первую очередь, а не подходящее средство описания природы реальности. Уилл Дюрант в своей Истории Философии отмечает, что Дени Дидро, автор Энциклопедии основополагающего документа Просвещения – признаёт, что “возможно вся материя исполнена жизни, и невозможно свести целое сознание к материи и движению; но материализм хорошее оружие против церкви, и должен использоваться пока не будет найдено лучшее”. Дидро был в ясности и честности о том, что делал. Чего мы не можем сказать о большинстве сегодняшних самоназначенных представителей физикализма и “сциентизма” – наивного ошибочного сплава науки и метафизики.
Позднее, во второй половине 18 века набирала скорость промышленная революция с её железными дорогами, паровыми двигателями и станками, возникший коммерческий класс буржуазии наращивал своё социальное влияние. Как следствие этого процесса, ко времени Июльской революции 1830 года дух времени Просвещения сместился от наставления искусству и философии к приземлённой технологии и практическим приложениям науки. В этот момент представление о физическом мире отличном от сознания не только помогало растущему доминированию буржуазии над духовенством, но также служило психологическим инструментом,– удобным вымыслом, помогающим учёным выделить себя из наблюдаемых феноменов. Это, в свою очередь, помогло увеличить объективность экспериментальных наблюдений на решающем раннем этапе развития науки.
Страх перед великой неизвестностью – закодированный в христианской мифологии как страх перед адом – внезапно исчез, вместе со всей моральной ответственностью, угнетавшей жизнь христиан. Все наши беспокойства, сожаления, тревоги, etc., как теперь было гарантировано – нравится нам это или нет, верим мы это или нет – закочатся в момент смерти. Нам сегодня сложно это представить, как фундаментально ощущалось это освобождение, так как сейчас мы его принимаем абсолютно как данность. Возможно с этим могла сравниться только реформация, которая была лет за 200 до. Исчез в один момент страх, который позволял Церкви единолично контролировать практически всё население европейского континента более тысячи лет. Не удивительно, что физикализм набрал такой культурный момент, что получил мейнстримовое положение в любом обществе на планете, не смотря на то, что был – в смысле объяснительной силы, концептуальной экономичности, адекватности опыту, внутренней консистентности и общей согласованности – очень плохой метафизической гипотезой.
Но во второй половине 19 века, и это отражает Чарльз Тейлор в книге Секулярный Век – была утрачена исходная ясность Просвещения, что физикализм это политическое оружие, а не удобная метафизическая гипотеза. Однако и это принесло свои плоды, на самом деле самые большие психологические плоды: понимание феномена сознания, даже самой способности переживать, как побочного продукта физических перестановок, одним махом убрало самый большой страх человечества за всю историю. А именно страх перед тем, что мы будем переживать после смерти. Потому что если наш разум генерируется живущим мозгом, то не будет сознания, чтобы переживать что-то после смерти.
Невозможно переоценить историческое, социополитическое и психологическое удобство физикалистского вымысла. Большую часть 20 века он даже использовался в сюрреалистическом подвиге циклической аргументации для оправдания самого себя. Единственную природную пре-теоретическую фактическую данность – существование переживания – феноменальное сознание, к большому унижению физикализма он фундаментально оказался неспособен объяснить. Естественно, феномен сознания переживающего опыт предшествует теории эпистемологически, и все теории возникают и существуют внутри него. Но провозглашением феномена сознания эпифеноменом физического мира – не более чем побочным продуктом мозговых процессов, лишённых собственной каузальной силы – без всякого объяснения, как это вообще возможно, мейстримный физикализм устранил сознание из повестки человеческого изучения; это подавило саму возможность выявить его собственный фундаментальный недостаток. Проще говоря, идея была, что раз предполагаем, что сознание эпифеноменоменально и в любом случае устранено из причинной зависимости, нам не надо разбираться в том, как оно возникает – крайне удобно! Эту цикличность можно пронаблюдать в развитии, например, позитивизма и бихевиоризма в 20 веке. И это было до 1974 года, пока после фундаментальной статьи Томаса Нагеля “Каково это, быть летучей мышью?” сознание стало (очень) медленно возвращаться в исследовательскую повестку дня.
Наше культурное доверие к мейнстримовому физикализму – не имеющий отношения к разуму и доводам исторический психосоциальный феномен. Единственная причина, почему большинство из нас не видят этого – в том, что наши жизни слишком коротки, чтобы разглядеть относительно медленный, тонкий упадок культурной истори, в которую мы погружены. Мы проводим почти всё своё эфемерное существование в окружении образованных элит, которые выглядят очень уверенными в своих внутренне противоречивых, эмпирически несостоятельных и объяснительно безнадёжных взглядах. И поэтому мы думаем, что это мейнстрим. Физикализм должен быть верен, как могут все эти люди ошибаться? Но история показывает нам, что “все эти люди” и раньше всегда ошибались, а разум и доводы показывают, что и сейчас ошибаются.
Из новой книжки Бернардо Каструпа, которая выйдет в 24м.